Вот как хочу написать отзыв на спектакль Киевского Художественного
Альтернативного Театра «Звезда Б...» — начать с послесловия. Не с
любимой пьесы Михаила Себастиана. Не с пересмотренного десятки раз фильма
детства Михаила Козакова. Не хочу никаких сравнительных анализов. А именно с
мистических событий, последовавших после. Как будто созвездия сошлись.
В этой пьесе я всегда плачу на одном и том же месте: не там, где все, а где
учитель Удря говорит Моне, что для его симфонии не хватает английского рожка.
Реву белугой в момент, когда среди всего этого неустроенного довоенного быта с
лейками и ведрами, с цветаевскими почти мышами, рождается Бытие, сорванное с
крючка его неловкого голоса, напевающего свое Творение для Никого, чем-то
напоминающего домашние концерты леоновского Блаженного-Сарафанова из
«Старшего сына». Если бы мне надо было одним кадром дать ответ всему
их Евровидению, я бы дала этот эпизод с Григорием Лямпе (мысленно я вижу в нем
и Гердта), истово бубнящем героине Вертинской нечто бессмысленное и прекрасное.
Актеру Валерию Рождественскому удалось передать эту мистерию без музыки — без
помощи того самого линчевского, михалковского приема Голоса без Тела, который
спасает своим психологизмом любую сцену.
Так вот, чудо где? — спросите вы. Мы вышли из театра, зашли выпить вина в
ближайший кабачок, вышли в мороз и туман и, как за ниточку, схватились в этой
тьме за серебряный смех Катарины. Примадонна, только что игравшая кокетку Мону
в роскошных шелках, бодро шагала через гололед в пуховике и джинсах, как
девочка из соседской парадной. И это снятие масок, это вочеловечивание актеров,
еще пять минут назад таких ослепительно недосягаемых, стоящих там, под блеском
софитов, выглядело в моих глазах еще более священно и трепетно, нежели их выход
в финале. А в финале кхатовской постановки «Безымянной звезды» финкой
по нервам звучала хвостенковская «Над небом голубым». Стилевой прием
театра: финал «Гамлета» сопровождал «День радости». Синтез
классики с роком и репом мне лично внушает веру в свои проекты.
И вот мы — дома, стоим уже и вправду у парадной, сплевываем пепел. Я думаю:
жаль, что не припасла еще букет — для Валеры. Больно хорош он был в двойной
роли: абсолютного мещанина, начальника вокзала, — и абсолютного романтика Удри.
Уже и домой бы пора, да что-то во дворе держит. Глядим — Валера с дочкой идут.
В соседний подъезд. Два десятка лет в одном доме с прекрасным актером живем,
как и с бывшим режиссером ДК «Украина» Игорем Шубом, а встретились в
творческой среде. Вот тебе и счастливые знаки.
Вы, наверное, уже поняли, как меня впечатлила эта постановка и почему. Я
хотела написать что-то умное, на тему античной эстетики. Мол, есть
игра-эмпатия, где все на эмоциях, где актеры не боятся передавливать. Греки
называли сие «поэзис». Состояние. Есть игра-очужение, где все на
иронии, на дистанциировании рассказчика, смотрящего на себя глазами Другого, — «мимезис».
Мне как поэту поэзис ближе. В этой постановке я его увидела. И если совсем
по-простому: они не боятся быть чувственными. А в наше время не бояться быть
чувственными до смешного, до гротеска («звезда» на букву бэ? —
безымянная?), до комка в горле — это не бояться быть. Конечно, же есть, с чем
сравнивать. Конечно, для затевания такого спектакля нужно нахальство Бильченко.
Мне сегодня на студии прочли посвящение не без доли иронии: мол, ставит себя рядом с Веней и Сашбашем. Ну, как объяснить человеку, что я не ставлю, я живу — с Дркиным, Маяком, Сашей — одним комком. Наверное, этот человек никогда не поймет, как умирают за ценности. Точнее, что за это, млять, умирают. Поглядев КХАТ, на этого смешного «ботаника» Марина Мирою в облике сурового внешне, но добрейшего внутренне Вити Кошеля, на изящнейшую Катарину Синчилло, из которой периодически выплескивалась лэсеукраинковская и почти библейская Иоганна, драматизируя образ нимфеточки из Бухареста, — я поняла: эти ребята не ставят себя рядом с гениями Козакова и Себастиана. Они живут. Одним комком. Чего и всем желаю. Спасибо за житие наше, Артисты.
#рецензииотБЖ
